«Арсенал охотника» № 172 (зима) 2017 г.

Дневник русского

22 сентября 1967 г.

Согласно аннотации, увиденной мною в музейной экспозиции, слово «Урал» (на коми-пермяцком языке) — «идти на охоту». Ну и поохотились мы в стольном граде Урала!

Перед отъездом из Свердловска мы пытались узнать в краеведческом музее, кто из екатеринбургских подвижников Православия причислен к лику святых. Научные сотрудники полистали справочники, спросили у кого-то по телефону, и что же? Оказалось, что этот огромный город, основанный В. Н. Татищевым в 1723 году, названный в честь Екатерины I, не имеет своих святых. А вот в Тобольске , к примеру, семь человек, прославленных Церковью и причисленных к лику святых. Причем имя святителя Иоанна, митрополита Тобольского и всея Сибири, знает в городе едва ли не всякий, как Василия Блаженного — в Москве. Интересная статистика получается. Бунтовщиков и революционеров начиная со сподвижника Емельяна Пугачева — отставного солдата И. Н. Белобородова — и кончая председателем Исполкома Уральского облсовета большевиком А. Г. Белобородовым (Вайсбартом), подписавшим решение Совета о расстреле Николая II и его Семьи, в городе — хоть пруд пруди (конечно же включая Янкеля Свердлова), а святых как не было, так и нет.

В тягостном недоумении уезжали мы в Пермь. Не тайная ли печать на городе, где совершено ритуальное убийство русского царя?

В Перми мы провели бoльшую часть времени в облархиве и библиотеке. Все, что нужно было по нашей командировке, мы отработали, и я проводил Галю в Москву. Сам же я решил возвратиться в Москву через Казань.

Взяв билет, вечер провел у коллекционера-нумизмата Коршунова Красарма (имя составлено от слов Красная Армия). Впервые в жизни увидел домашний музей, насчитывающий более полутора тысяч русских монет, огромную коллекцию орденов и медалей и около трех тысяч иностранных монет. Кроме того, Коршунов обладает уникальной коллекцией бумажных денежных знаков. На все это потрачено 30 лет жизни.

Хозяин, встретив меня, проводил в свой кабинет и объяснил систему поиска любой вещи в своей коллекции. Сам он сказался занятым и ушел в другую комнату. Придя через час, он любезно ответил на все мои вопросы и как бы между прочим рассказал случай из своей собирательской практики. Вот так же он в свое время пришел в дом к известному коллекционеру N. Тот открыл все ящики с монетами, а сам ушел. Придя, он предложил обменяться монетами. Они договорились ко взаимному согласию и на этом расстались. Через некоторое время Коршунов получил письмо, в котором сообщалось, что после его посещения у коллекционера пропало пять ценных монет. Предлагалось либо вернуть пропавшие монеты, либо выплатить компенсацию. В противном случае, предупредили Коршунова, его ославят на весь мир. Ничего не оставалось, как продать часть своей коллекции и удовлетворить предъявленный иск. Но на этом дело не кончилось. Спустя еще некоторое время пришло второе письмо. В нем коллекционер поведал о беде, случившейся в его семье, и принес нижайшие извинения. Оказывается, монеты украл сын и продал их друзьям. Те, в свою очередь, перепродали еще кому-то, а кончилось тем, что монеты, пройдя по кругу, вернулись к их владельцу. Все это Красарм Коршунов рассказал мне как забавный анекдот, но не в начале нашей беседы, а перед моим уходом. Ну что же, спасибо за урок. Не удивлюсь, если, вернувшись домой, получу письмо из Перми.

Приехав в Казань, я пешком направился в центр и, до тех пор пока не стемнело, фотографировал памятники кремля, университет и так любимые мною мемориальные доски на домах в старой части города.

Кстати, А. С. Пушкин, когда ездил собирать материалы для «Истории Пугачевского бунта», то 5 — 8 сентября 1833 года останавливался в Казани. В 1834 году был в Казани проездом (по пути в ссылку в Вятку) А. И. Герцен. Л. Н. Толстой в 1844 — 1847 годах учился в Казанском университете на Восточном факультете. В Казани я еще раз утвердился в том, что не зря в моей фототеке негативы мемориальных досок собраны в отдельной папке. Даст Бог, сделаю со временем фотовыставку, на которой будут представлены только мемориальные доски, но зато какие имена, какие события и, наконец, какое это интересное само по себе искусство! Такой выставки у нас еще не было.

Помимо обычной работы в музеях (особо отмечу коллекцию деревянной скульптуры в запасниках барочного Петропавловского собора; 1723 — 1726) — у меня много времени заняла съемка памятников архитектуры (церквей, усадеб, домов и пр.), которые мог видеть в Казани Ф. М. Достоевский во время следования в Сибирь (в дорожных кандалах). 24 декабря 1849 года он, приговоренный к четырем годам каторжных работ с последующей службой рядовым, отбыл в арестантских розвальнях из Петербурга. Казань была одним из этапов на пути Достоевского в Тобольск, а оттуда — в Омск. Семипалатинск — это уже конечный пункт: солдатчина. И наконец, спустя год, производство в офицеры. Семипалатинская область — моя родина, на карте которой мною уже давно отмечены пункты, где бывал Ф. М. Достоевский. Мечта моя заключается в том, чтобы когда-нибудь соединить разрозненные впечатления и создать фоторассказ о пути Ф. М. Достоевского в Сибирь и обратно. Не лежебока, а именно как паломник и даже отчасти как «очарованный странник» бoльшую часть пути я уже проделал. Говорят, что странникам воздается. Вот бы и мне хотелось сподобиться.

26 сентября 1967 г.

Л. М. Леонов рассказывал мне о Канаде и ЭКСПО-67 (куда он ездил с делегацией писателей), я ему — о Сибири и Урале. Разговор рваный, без свидетелей и... без протокола — по просьбе Л. М.

(P. S. Единственное, о чем не могу не упомянуть, так это о М. А. Шолохове. Больно уж строги друг к другу классики.

— Он думает только о себе, — ответил Леонов на мой вопрос, почему, дескать, Шолохов никогда не заступится за памятники культуры, наши святыни).

18 октября 1967 г.

Вчера мы с Галей вечер провели у Коненковых. Сергею Тимофеевичу уже 93, но годы его не берут. Спина прямая, не горбатится, красиво посаженная голова, лоб высокий, глаза чистые и как бы спрятаны от выцветания под мохнатыми бровями. Во время разговора у него проскальзывают слова смоленско-белорусского звучания вроде «чаво».

В разговоре участвовала хозяйка дома Маргарита Ивановна. Она, хоть и сдала, по-прежнему элегантна. В продолжение вечера Маргарита Ивановна выкурила чуть ли не целую коробку папирос «Казбек». Закурит, два-три раза затянется и кладет в большую хрустальную пепельницу. Через некоторое время опять закуривает. Когда она видела, что Сергей Тимофеевич излишне волнуется, всякий раз уводила разговор в сторону, смешно называя мужа деткой. Порой мне казалось, что Сергей Тимофеевич заговаривается. Начинал говорить вроде бы ни к селу ни к городу, а потом как-то прояснялось то, о чем он хотел сказать, и выходило даже мудро. Он похож на старого кудесника-язычника, хотя то и дело приводил примеры из Библии. Я вынес впечатление, что Коненков, цитируя Писание, трансформирует его совершенно не догматически — и принимая, и отрицая, и даже что-то присовокупляя свое. В этом отношении Коненков, как мне кажется, близок Л. Н. Толстому. Не утруждая себя в выборе слов, он ругал священников за то, что они до сих пор не поняли, что Ленин, дескать, и есть тот мессия, которого надо воспринимать как человека-бога. Единственная панацея от всех бед, по Коненкову — признание учения Ленина во всем мире. Категоричность Коненкова во многом объясняется, по-моему, тем, что он еще не остыл от работы над деревянной скульптурой Ленина. По мнению многих, видевших скульптуру, — это лучшее произведение Коненкова последних лет.

Пропев задорную частушку, Сергей Тимофеевич весело рассмеялся и рассказал, что скульптором он стал именно благодаря деревянным богам, виденным в детстве в часовнях и церквах родного Ельнинского уезда. Спасы, Николы, Параскевы, Никиты-бесогоны — все эти деревянные боги всякий раз производили на Коненкова-подростка неизгладимое впечатление. Став профессиональным скульптором, он создал свою сюиту старичков-лесовичков, сказителей, странников — как продолжение великой народной традиции резьбы по дереву.

Коненков выбирал из кипы моих фотографий наиболее понравившиеся ему скульптуры. Я между тем смотрел на его руки — с очень длинными, сильными пальцами, чуткими, как у музыканта. Взглянув на стоявшего у стены «Паганини», я понял, что руки великого маэстро — это руки самого Сергея Тимофеевича.

Коненков очень хорошо, по-детски чисто, улыбается, особенно когда говорит о ком-то близком и дорогом. О Есенине он вспоминал с любовью и сердечностью, называл его Сережей, по памяти читал его стихи.

Милый, милый, смешной дуралей.

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

Нам повезло, Коненков был явно в ударе. Я даже предположить не мог, сколько он знает наизусть стихотворений, отрывков из русских былин об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче.

— Пожалуйста, еще что-нибудь на бис, — попросили мы Коненкова.

Если кликнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте Родину мою».

— Ну, довольно, довольно, детка, — прервала концерт Маргарита Ивановна.

Я с благодарностью подарил Сергею Тимофеевичу все принесенные мною фотографии деревянных скульптур. Коненков взял из книжного шкафа подборку открыток и подписал мне на память фотографию со своей скульптуры «Достоевский на каторге».

11 ноября 1967 г.

Вечером к нам домой (Б. Ржевский пер., 4, кв. 2) приходил литературный секретарь Л. М. Леонова — Н. П. Стор (Стороженко). Не доверяя почте, он принес личное послание Л. М.:

«Дорогой Владимир Александрович,

прочел Ваше горестное письмо с восклицаниями о пропадающей российской старине. Правду сказать, после всех напрасных усилий нашей общественности, моих в том числе, просто не знаю, что надо делать. Видимо, что то, как бы оно ни называлось, должно дозреть до конца. При оказии буду рад повидать Вас.

Одновременно возвращаю Вам по прочтении краеведческий сборник «На Западном Урале» и, не сердитесь, пожалуйста, возвращаю также присланную Вами рукописную книгу из Переславля. Наверное, у Вас целое собрание подобных книг, у меня же, за отсутствием соответствующего раздела в библиотеке, она просто затеряется.

Желаю Вам и всему Вашему семейству доброго здоровья и успехов во всех Ваших предприятиях.

Позвоните при оказии!

Леонид Леонов.

11.11. 1967».

Конечно, Л. М. Леонов мог бы послать свое письмо и по почте. Не сделал он этого, как я понимаю, по одной причине — хочет знать поточнее, чем я дышу, в каких условиях живу и пр. Ну, что же, я ни от кого не таюсь, живу в коммуналке и радуюсь.

Как рассказал мне Владимир Фирсов, он не так давно побывал у Л. М. Леонова. Читал стихи, посвященные Л. М.

Все реже копны можжевельника,

И все печальней гул берез.

Росинки в поредевших ельниках

Уже скользят подобьем слез.

О тишины недоумение!

Умолкли птичьи голоса.

Лесного жаворонка пение

Не потревожат небеса...

Пили чай, хорошо говорили. Леонид Максимович не преминул попенять Фирсову за вино.

10 декабря 1967 г.

Галя сегодня навестила меня в больнице (двухстороннее воспаление легких) и принесла письмо от Ильи Глазунова. Письмо написано второпях, так что не все удалось «дешифровать». Тем не менее оно достаточно выпукло передает характер и манеру общения «grande pittore sovetico», как он себя на итальянский манер именует.

«Дорогой Владимир Александрович!

Были у тебя и, к сожалению, не застали — ты в больнице. Надеемся, что ты скоро поправишься и будешь в строю строителей русской культуры.

Надеюсь, что ты в больнице оживешь быстрее, чем в конуре (это о моей-то светлой мансарде! — Вл. Д.). М. б., скоро ты сможешь работать. Известно, что там в комнате пять рыл — наберешься народной, советской мудрости, перлы наблюдений для будущей работы...

Был изумлен тем, что меня зачислили в иностранную комиссию МОСХа, чтобы привлечь к работе: «оживить творческой мыслью и т. п.». Я считаю, что надо ввести в нее искусствоведа — Десятникова, Общество по охране памятников и т. д.

Почему-то все на полусогнутых. Многие считают, что это большой шаг к новому этапу признания сов. художника.

Мих. Ив. Котов выдвигает на Ленинскую премию сов. художника И. С. Глазунова за цикл «Вьетнам». Не дадут, но опубликуют в «Известиях».

Так что скорее поправляйся. На гонорар короля я купил черную «Волгу» (получу в марте). Можем прочесать пол-России в поисках «Old Russia»...

Желаю скорого выздоровления.

С коммунистическим приветом!

Желаю всего лучшего!

Илья Глазунов. 9 декабря 1967 г.».

1968

1 января 1968 г.

Не отвержи меня от лица Твоего,

и Духа Твоего Святого

не отъими от меня.

Пс. 50, 13

Новый год мы с Галей встретили в Троице-Сергиевой лавре. Когда куранты пробили полночь, я стоял под аркой входа в лавру и молился о самом святом. Передо мной тускло поблескивали синие главы Успенского собора. Во дворе — лишь сторож, пустивший нас в обитель, да монах в длинной теплой рясе, прогуливавшийся в одиночестве по заснеженному двору.

Который уж год застает меня то в пешем пути, то на колесах, а вот нынче сподобился побывать в гостях у Сергия. Преподобне отче Сергие, моли Бога о нас!

Накануне Нового года был у Глазуновых. Весь вечер разговор был о последних работах Ильи. Он, в частности, показал мне своего «Бориса Годунова» и, севши потихоньку на диван, ждал, что я скажу. Мое замечание, что сам метод наклеивания на картину парчи, украшений и пр. не нов в русской живописи (например, «Портрет патриарха Никона», XVII в., ГИМ) было встречено холодно. Он ждал восторженного панегирика, а я к тому же отметил недостатки в композиции. Идет поиск, а он хочет выдать за шедевр. Сказывается застарелая болезнь Ильи: «и жить торопится, и чувствовать спешит».

Тем не менее то, что уже написал, создал, организовал художник Илья Глазунов, — всего этого достаточно, чтобы занести его имя на скрижали русского искусства середины XX века.

28 января 1968 г.

По Москве гуляет самиздатовский рассказ А. И. Солженицына, перепечатанный (с ошибками) на машинке. Я не знаю, когда этот рассказ написан — сейчас, а может быть, несколько лет тому назад. Во всяком случае, я сохранил его, ибо уверен, что со временем он займет свое место в музее, который обязательно создадут в будущем. В экспозиции музея документально будет доказано (там пригодятся и мои фотографии!), как государство преступно уничтожало Русскую Православную Церковь — главный обруч, который во все века не давал рассыпаться бочке под названием Россия.

Александр Солженицын

Путешествие вдоль Оки

Пройдя проселками Средней России, начинаешь понимать, в чем ключ умиротворенного русского пейзажа.

Он в церквах. Взбежавшие на пригорок, взошедшие на холмы, царевнами белыми и красными вышедшие к широким рекам, колокольнями стройными, точеными, резными поднявшиеся над соломенной и тесовой повседневностью — они издалека-издалека кивают друг другу, они из сел разобщенных, друг другу невидимых, поднимаются к единому небу.

И где бы ты в поле, в лугах ни брел, вдали от всякого жилья — никогда ты не один: поверх лесной стены, стогов наметанных и самой земной округлости всегда манит тебя маковка колоколенки то из Борок Ловецких, то из Любичей, то из Гавриловского.

Но ты входишь в село и узнаешь, что не живые — убитые приветствовали тебя издали. Кресты давно отшиблены; ободранный купол зияет остовом поржавевших ребер, растет бурьян на крышах и в расселинах стен; редко сохранилось кладбище вокруг церкви, а то свалены его кресты, выворочены и могилы; заалтарные образы смыты дождями десятилетий, исписаны похабными надписями.

На паперти — бочки с соляркой, к ним разворачивается трактор. Или грузовик въехал кузовом в дверь притвора, берет мешки. В той церкви подрагивают стенки, эта — просто на замке, безмолвная. Еще в одной и еще в одной — клубы: «Добьемся высоких удоев!», «Поэма о море», «Великий подвиг».

И всегда люди корыстны и часто недобры. Но раздавался звон вечерний, плыл над селом, над полем, над лесом. Напоминал он, что покинуть надо мелкие земные дела, отдать час и отдать мысли — вечности. Этот звон, сохранившийся нам теперь в одном только старом напеве, подымал людей от того, чтобы опуститься на четыре ноги.

В эти камни, в колокольни эти наши предки вложили все свое лучшее, все свое понимание жизни.

Ковыряй, Витька, долбай, не жалей! Кино будет в шесть, танцы в десять.

Многие наши писатели (на словах — ярые патриоты и во всяком случае — лауреаты и орденоносцы) по своей сути не просто атеисты, а воинствующие безбожники. В их угодливых заказных романах, поэмах и пьесах напрочь отсутствует тема (наказал Господь!), которая является стержневой у Солженицына.

Илья Глазунов рассказал мне короткий анекдот (сочиненный, думаю, теми же людьми, что занимаются самиздатом): «Школьник спрашивает у учителя в 2068 году: «Кто такой Брежнев?» А тот отвечает: «Был такой деятель во времена Солженицына».

7 февраля 1968 г.

Е. В. Гольдингер дружила с невесткой П. П. Семенова-Тян-Шанского. Познакомившись с Петром Петровичем, Екатерина Васильевна попросила его позировать ей для портрета. Он согласился, и между ними завязалась дружба. Когда она бывала в Петербурге, Петр Петрович охотно принимал ее в своем доме, советовался с ней по вопросам искусства. Известно, что Семенов-Тян-Шанский был страстным коллекционером. Он собирал стильную мебель, но особой его страстью была живопись — так называемые малые голландцы, уникальную коллекцию которых он собрал и в конце жизни подарил Эрмитажу.

В ту пору, когда Екатерина Васильевна познакомилась с Петром Петровичем, он был уже глубоким старцем, но продолжал свою работу как член Государственного Совета и по-прежнему занимался пополнением своего обширного собрания произведений искусства.

Бывало, соберется он на заседание Госсовета и уже идет к дверям, а старая служанка вдогонку: «А перчатки?» Старик сердился, но подчинялся требованиям этикета. В карете у него были часы, — так он любил точность.

Однажды, сев в свой экипаж, он увидел, что до начала заседания еще достаточно времени с учетом дороги. «Куда деть время?» — решал он про себя.

— Трогай, — скомандовал он кучеру.

По дороге приказал: «Останови». Кучер знал, что остановить надо напротив антикварного магазина.

Петр Петрович часто бывал в магазине Брайны Мильман. Зайдя, он попал на торги египетского саркофага. Петр Петрович внимательно осмотрел саркофаг. Ничего нового в магазине не было. Торги начались, но шли вяло.

— Пятьдесят рублей, — объявил аукционист.

— Пятьдесят пять, — совершенно непроизвольно произнес Петр Петрович.

— Считаю: раз, два, три... Саркофаг ваш, — объявил аукционист.

Петр Петрович был удивлен своим новым приобретением. «Что я буду с ним делать, — думал он. — В кабинет не поставишь, в залу не внесешь. Поставить в саду — мальчишки поломают. Отвезти в Гремячку (усадьба в Рязанской губернии) — далеко, да и неудобно везти».

Так он раздумывал, несколько даже обескураженный, как вдруг в дверях с треском зазвенел колокольчик и в полуподвал ввалился в распахнутой шубе красный, как рак, молодой господин.

— Что, продали? — не спросил, а почти закричал он.

— Да, продали, — отвечала г-жа Мильман.

— Кому? — с ужасом завопил прибежавший.

— Господину, — жест в сторону П. П.

П. П., сохраняя спокойствие на лице, ждал развязки. Умоляюще, почти со слезами, молодой человек обратился к П. П.:

— Простите, мне было поручено Эрмитажем купить саркофаг. Я опоздал... Что мне делать?.. Я заплачу любую сумму, ради Бога, продайте мне саркофаг.

— Что же... — сказал Петр Петрович.

— Сколько вы хотите?

— Я купил саркофаг за пятьдесят пять рублей.

Произошла немая сцена.

— Сколько Вы хотите? — повторил господин.

— Ну, что же? Саркофаг ваш, — с облегчением сказал П. П. — Вы должны мне пятьдесят пять рублей.

Посещая Эрмитаж и проходя зал, где экспонировался этот саркофаг, Петр Петрович с улыбкой говорил: «Полчаса я владел им».

Надо было видеть, как рассказывала, а вернее, разыгрывала этот маленький скетч Екатерина Васильевна — художник и актриса, ученица знаменитой Ольги Эрастовны Озаровской. Школа и талант, — я был в восторге от Екатерины Васильевны.