«Арсенал охотника» № 6 (июнь) 2015 г.

Этюды о писателях, охотниках и рыболовах

Багрицкий — охотник и рыболов.

Ялик мой! Страда моя морская,
Старая берданка за плечом!
Э. Багрицкий

Эдуард Георгиевич Багрицкий (1895 — 1934) — поэт­романтик. В нем органично, как в жизни, так и в творчестве, уживались две другие стихийные страсти: охотника и рыболова.

то прослеживается в ряде произведений поэта — от ранних его стихов до поздних. От «Диониса» (1915):

Утомясь после долгой охоты,

Запылив свой пурпурный наряд,

Он ушел в бирюзовые гроты

Выжимать золотой виноград…

до «Последней ночи» (1932):

Фазан взорвался как фейерверк.

Дробь вырвала хвою. Он

Пернатой кометой рванулся вниз,

В сумятицу вешних трав.

Об одной из таких страстей Паустовский писал в очерке «Черноморское солнце», посвященное поэту: «…Мы проводили на волноломе с поэтом Эдуардом Багрицким целые дни и возвращались в город сожженные солнцем до медного блеска.

Багрицкий научил меня ловить на самолов — длинный шнур с несколькими крючками и тяжелым грузилом на конце. Одесские рыболовы ловили только на белые серебреные крючки. На эти крючки морская рыба брала, по их словам, охотнее, чем на черные».

В очерке с блестящим мастерством и знанием дела описана морская рыбалка. Один летний день. С индиговой далью моря, с бутылочным шипением волн, с яркими мазками мандариновых корок льнущих к молу. С терпким запахом йодистых водорослей, сетей, рыбы…

Паустовским живописно и добросовестно нарисован портрет поэта­друга — романтика, мечтателя, фантазера… И отличного рыбака, знающего тонкости морского лова бычков, камбалы, скумбрии, которую местные рыболовы называют макрелью.

Это хорошо видно и по стихам самого Багрицкого: «Осенняя ловля», «Джимми­рыбак», «Скумбрия», «Рыбаки», циклу «Карп, сазан».

В них поэт воспевает труд рыбаков:

Мы видим, как уходят в море шхуны,

Как рыбаков тяжелые баркасы

Соленою нагружены треской.

Зримо рисует завершение лова:

Улов окончен. Баламутом сбита

В серебряную груду скумбрия.

Шаланда легкой осыпью покрыта,

И на рубахе стынет чешуя.

Все осязаемо, по­южному ярко. Даже «портреты» и «образы» рыб у Багрицкого, как заметили бы ихтиологи, безупречны, только поэтизированы рукой мастера, как, например, в «Романсе карпу»:

Закованный в бронзу с боков,

Он плыл в темноте колеи.

Мигая в лесах тростников

Копейками чешуи.

Зеленый огонь на щеке,

Обвисли косые усы,

Зрачок в золотом ободке

Вращается, как на оси.

Тема рыбаков, рыбоводов, приручающих сазана, чтобы тот «стал карпом», а также тема моря с его экзотическими обитателями в творчестве Багрицкого соседствует со стихами об охоте. И это закономерно. Приближает людей к первоначальному их естеству. Ибо апостолы Христа тоже в незапамятные времена занимались этим чисто мужским промыслом: тянули в море сети, караулили с колчаном стрел в лесу оленей.

В певучие строки стихов Багрицкого вплетаются «литавры лебедей», «и голуби на голубятне,/И облачная глубина», «мой подмосковный зяблик», а весь этот мир, созданный поэтом и вместе взятый — «Свищет, щелкает, звенит». («Птицелов»).

Открытие охотничьего сезона для поэта является торжественным и незабываемым моментом:

В осенние луга, в безудержный простор

Спешат охотники под кружевом тумана.

И в зыбкой сырости пронзительно и странно

Звучит дрожащий лай нашедших зверя свор.

Диане — богине охоты — посвящены стихи поэта: «Осень», «Охота на чаек», «Птицелов», «Соболиный след», «Медведь», «Всеволоду»… Последнее посвящено сыну, охоте на дупеля:

Он свечкой поднялся,

Рванулся вперед,

Качнулся налево, направо…

С налета

Я выстрелил… Промах!

Раскат отдает

Дрогнувшее до основания болото.

И вдруг неожиданно из­за плеча

Стреляет мой сын,

И, крутясь неуклюже,

Выкатив глаз и крыло волоча,

Срезанный дупель колотится в луже,

Он метче, мой сын.

Молодая рука

Верней нажимает

Пружину курка.

Здесь, как всегда, ощущается острый глаз поэта и охотника, подмечающего малейшие детали описываемого предмета и состояния души лирического героя на данный момент. Однако это стихотворение выходит далеко за рамки «охотничьего». Оно глубоко философское. Каждый родитель мечтает, чтобы его ребенок был лучше, умнее, удачливее... Добился в жизни больших высот. Сын Багрицкого Всеволод был талантливым юношей. Он подавал большие надежды и как актер, и как поэт, писал прекрасные стихи. Но, увы, всем этим замыслам не суждено было осуществиться. Он погиб на войне.

В 1925 году Багрицкий переехал в Москву, поселился в тогдашнем пригородном Кунцево.

Друг поэта по Одессе прозаик Лев Славин, автор сценария когда­то знаменитого фильма «Два бойца», вспоминал, что Багрицкий к этому времени уже был сильно болен. Глухо кашлял. Стал грузным, поседел. А сам его облик напоминал большую птицу. По­турецки подогнув под себя ноги, поэт целые дни проводил на тахте. Писал новые стихи и работал над рукописями молодых поэтов, которые буквально атаковывали своего кумира. При этом Багрицкий постоянно попыхивал крученками с какой­то запашистой травкой. Она помогала бороться с астмой. А чтобы быть, как прежде, ближе к природе, он затащил ее в дом. Аквариумы с диковинными морскими рыбками. Клетки с птицами. Два пса добродушно возлежали на коврике возле дверей.

Все это создавало своеобразный колорит общения с тем миром, который поэт выстроил в своей душе еще в юности.

Багрицкий умер 16 февраля 1934 года.

Было ему тридцать восемь лет.

Певец журавлиной родины

У Михаила Пришвина есть классический охотничий рассказ «Анчар» о гончем кобеле, которого автор обменял у деревенского мужичка на корову.

Рассказ очень живописен и эмоционален. Читая его, вспоминаешь охотничьи полотна Коровина, музыкальные фантазии Свиридова. Чувствуешь запахи поздней осени: снега и листьев, шорохи капель и ветра, волнующую музыку гона. Но вместе с тем рассказ трагичен. В финале Анчар погибает от неосторожного выстрела друга Пришвина, тоже охотника, приехавшего к нему из города. И они, каждый по-своему, тяжело переживают неожиданную беду.

Рассказ заканчивается словами: «Охотника этого вы все знаете, у каждого из нас есть такой Сережа на памяти».

Нет, нет, Пришвин не осуждает своего друга, он только констатирует печальный факт, ведь на охоте случается всякое.

Рассказ написан в середине 20-х годов прошлого века.

Михаил Пришвин Плакат, посвященный юбилею
Сергея Клычкова

Когда я впервые прочитал «Анчар», мне долго не давало покоя любопытство: кто же этот загадочный Сергей, которого «все знают»?

Искать его надо было, прежде всего, среди писателей-охотников тех лет, окружавших Пришвина и друживших с ним. Я прочитал и перебрал в памяти многие мемуарные книги, даже завел мини-картотеку. Но, увы, этот таинственный Сережа нигде не «вырисовывался»... И вот, когда совсем погасла надежда найти какую-либо зацепку, как нередко бывает в подобных случаях, мне попалась на глаза статья Н. Банникова «Сергей Клычков», где я прочитал: «… Не раз Пришвин и Клычков вместе охотились: Сергей Антонович выведен у Пришвина в известном рассказе «Анчар».

Так неожиданно все сразу встало на свои места.

Вот как Н. Банников описывает С. Клычкова: «...Черты лица его были крупны, резки, но правильны. Посмотришь на него да послушаешь окающий его говор — ну, ясное дело: русский мужик, смекалистый, толковый, речистый, грамотей, книгочей, с хитрецой, себе на уме, работящий, но и бутылке не враг… В горделивой посадке головы и изяществе движений что-то барственное. Все лицо озарено изнутри. В больших синих-синих глазах, не глазах — очах, читается судьба русского таланта, всегда за кого-то страдающего».

С. А. Клычков родился в 1889 году в деревне Дубровки Тверской губернии, неподалеку от древнего Талдома.

Родная деревня, огибаемая светлой и рыбной речкой Кумейкой, близлежащие глухие леса с великим множеством грибов и всякой ягоды. Богатые птицей и зверьем, неоднократно были воспеты потом Клычковым в стихах и прозе.

Немалую роль в формировании внутреннего мира будущего писателя сыграли его родители, потомственные крестьяне.

О них с благодарностью вспоминает С. Клычков в своей «Автобиографии» (1926): «...Языком обязан лесной бабке Авдотье и... мудрому в своих косноязычных построениях отцу моему.., а больше всего нашему полю за околицей и чертухинскому лесу, в малиннике которого меня мать скинула, спутавши по молодости сроки».

Будучи учеником талдомской школы, а потом реального училища в Москве, Сергей Клычков написал свои первые стихи. Тогда же они были опубликованы в газете (1906). А вскоре вышли одна за другой две поэтические книги молодого поэта: «Песни: печаль-радость. Лада. Бова» (1911) и «Потаенный сад» (1913). Отдельные произведения поэта были благосклонно отмечены В. Брюсовым. В эти же годы С. Клычков знакомится с Б. Пастернаком, С. Соловьевым, поддерживает дружеские отношения со скульптором С. Коненковым, литератором Б. Садовским.

Но наиболее близкими его мировосприятию, эстетическим воззрениям были поэты Н. Клюев, П. Орешин, С. Есенин. Особенно последний. Он крепит это содружество, отдает ему весь пыл и талант своей беспокойной души. Их творческие палитры схожи. Они предпочитают придерживаться в своем творчестве классической ясности, строгой простоты, народности...

Годы Гражданской войны для Клычкова явились тяжелейшим испытанием. Он вместе с женой уехал в Крым, в Алупку. И там несколько раз был арестован — сначала махновцами, а потом белыми, и оба раза приговаривался к расстрелу. Но судьба благоволила поэту — он остался жив.

В 1922 году семья с трудом вернулась в Москву. С этого времени Клычков становится сотрудником журнала «Красная новь», издательства «Круг». Он полностью отдается творчеству — стихам, прозаическим произведениям.

У него выходят поэтические сборники «Гость чудесный», «Домашние песни», в журналах публикуются романы «Сахарный немец» (1925), «Чертухинский балакирь» (1926), «Темный король» (1927).

В эти же годы Клычков часто наезжает в родную деревню, помогает родственникам на сенокосе, мастерски отбивает в кузнице косы, с увлечением занимается пчеловодством... Творческая работа перемежается с охотничьими скитаниями в самых потаенных местах. Он любил леса, болота, хорошо знал их. Клычков охотился на рябчиков, тетеревов, глухарей... Для этого он держал на подворье пару выжлецов.

Сюда, в Дубровку, к нему приезжали погостить из Москвы — С. Т. Коненков с семьей, со Смоленщины — М. М. Пришвин с женой и двумя сыновьями. Пожив немного у Клычковых, Пришвин купил неподалеку от Дубровки в деревне Костине избу. Там они не раз охотились вместе на боровую дичь и красного зверя. Очевидно, в окрестностях Костина и произошел тот трагический случай с гончаком Пришвина, который потом лег в основу рассказа «Анчар».

Поэзия и проза С. Клычкова глубоко народны, родниково чисты. Об этом неоднократно писали видные критики — современники тех лет В. Львов-Рогачевский, В. Вронский и другие. М. Горький, отмечая особенности романа С. Клычкова «Сахарны немец» подчеркивал: «...Всюду, всюду встречаются отлично сделанные фразы, меткие, пахучие слова, везде звонкий, веселый и целомудренно русский язык».

Это же с полным правом можно отнести и к стихам С. Клычкова как к ранним, так и поздним. К их фольклорному звучанию, праздничным картинкам деревенского быта, жизни, полной всяких поверий и легенд о домовых и леших, водяных и русалках… С таинственным лунным светом, холодящим кожу вскриком филина в чащобе, влагой голубых туманов, выползающих со дна оврагов, заброшенными мельницами в устьях лесных речушек… Где фантазия, мистика и реальность переплетены так тесно, что становятся музыкой — прозрачной, легкой, одухотворенной.

Несмотря на свою неизбывную страсть к лесным скитаниям, к охоте, чисто «охотничьих» стихов, что, казалось, было бы естественно, в творчестве С. Клычкова мало. К ним можно отнести стихи: «Предутрие», «О, если бы вы знали слово», «Когда ручьи обронят с горки вздохи»… Однако охотничьи мотивы, как искорки костра, просверкивают в многочисленных других лирических творениях мастера. Они органично вплетаются в канву поэтического повествования, расцвечивают мысль, как, например, в стихотворении «Лихо»:

Не прячь беду от свата и соседа

И не скрывай ошибку иль вину —

Как гончая на жировом гону,

В следах людских беда собьется с следу!

Или в другом лирическом монологе «Устать в заботе каждодневной», в котором герой, мучаясь в «тенетах» каменного города, рассуждает, живя воспоминаниями детских лет:

Привыкнешь тут без горя плакать,

Без неудач искать крючок.

Вот только жив ли рог, собака

Да есть ли за трубой сверчок…

В жизни и в быту С. Клычков, по воспоминаниям современников, был добрым, ранимым и участливым человеком. Работая в журнале и в издательстве, он помог многим поэтам и прозаикам 20— 30-х годов войти в большую литературу. Проводил кропотливую работу над текстами их рукописей, был редактором первого собрания сочинений будущего советского классика Всеволода Иванова. Искренне радовался творческим удачам коллег. Когда С. Клычков впервые услышал из уст Есенина стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу…», он, не скрывая слез и восторга, преклонил перед ним колени и поцеловал Есенину руку.

В редакциях, где работал Клычков, часто собирались единомышленники, известные писатели-охотники, друзья по страсти — В. Правдухин, Н. Зарудин, Н. Смирнов, И. Соколов-Микитов… И тогда, конечно, велись бесконечные рассказы, воспоминания об удачных охотах, четвероногих помощниках, глухариных токах и вальдшнепиных высыпках.

Недаром М. Пришвин закончил рассказ «Анчар» словами: «Охотника этого вы все знаете…»

Да, С. Клычкова многие знали и любили.

Жизнь его безвременно оборвалась в 1937 году.

…Несколько лет назад я случайно оказался в командировке близ Талдома. За окном «Газели» проплывали убранные поля, одинокие, потемневшие от дождей, остроконечные стога, напоминавшие шеломы русских богатырей, низкие клубящиеся тучи. А еще дальше простирались леса, уже подожженные холодным пламенем осени. Все это создавало впечатление бесконечного пространства земли и космоса. И вдруг в небе я увидел множество голенастых птиц. Они сбивались в стаю, тревожно перекликались, готовились к отлету. Это были журавли.

Я вспомнил, что где-то здесь, неподалеку, прошли лучшие годы поэта и писателя С. Клычкова. Здесь он был впервые очарован красотой талдомского края. Написал свои первые книги. Одну из них я недавно приобрел у букинистов на Арбате. Называлась она «В гостях у журавлей».

Я счастлив был побывать у них хотя бы проездом.