Открытие охоты
Этого дня ждут, к нему готовятся...
И не так, как к 8 марта, когда в день "Х" толпы озадаченных мужчин, ошалев от многообразия и непонятности предложений, в последние минуты носятся по магазинам, в тщетной попытке выбрать чтото этакое, в приложение к неизменному традиционному букетику. И часто на нём одном и останавливаются…
Нет! Всё давнымдавно продумано, проверено и уложено. (Вплоть до марки и количества праздничного напитка!). Ведутся бесконечные телефонные переговоры, уточняются места и маршруты, сколачиваются компании и устраиваются пробные разведочные вылазки на места предстоящих событий с неизменным пристрастным допросом местных жителей…
Владельцы охотничьих магазинов, подсчитывая выручку, довольно потирают руки: судя по количеству проданных боеприпасов страна готовится, как минимум, к небольшой победоносной войне.
И только в угодьях глупые крякаши и шилохвост беспечно нагуливают жирок, совершенно не догадываясь о надвигающийся на них опасности…
Наконец, все приготовления закончены, путёвки получены, день и место определены, и охотничий народ замирает в тревожном, нетерпеливом ожидании...
Наступает пятничный вечер, и потоки машин, забитые под завязку серьёзно настроенными, одетыми в камуфляж мужчинами и разномастными, весело взлаивающими четвероногими клыкастыми, устремляются прочь из городов...
Туда: на поля и озёра, разливы и укромные, почище государственной тайны, хранимые от постороннего интереса заветные бочажинки и болотца.
Вслед грустно смотрят терпеливые жёны, так и не сумевшие до конца принять и смириться с этим, периодически прогрессирующим сумасшествием своих мужественных избранников.
А они... уже отринули со своих стоп пыль бетонных городов, они уже во власти самого древнего зова… Зова ОХОТЫ!
Что с того, что многие из них свою принадлежность к охотничьему племени ограничивают только чтением специализированных журналов, просмотром TV передач, покупкой соответствующих аксессуаров и вот этим (часто единственном в году) выездом на Праздник.
Всё равно, они Охотники! Ведь чтото тянет их из уютных квартир, привычного быта, от тёплых, любящих женских рук в… комариный зуд, надоедливый, всепроникающий дождь, угрюмую настороженность тайги… Чтото заставляет подставлять лицо упругому ветру, мерить километры бездорожья, утаивать от семейного бюджета полновесную денежку, чтобы потом… выпалить ею в белый свет и… нисколько при этом не опечалиться!
Наконец, одна российская беда, преодолев вторую, прибывает на место, осматривается и начинает священнодействовать!
О, тут такой неизменный, отточенный столетиями и поколениями ритуал, что традиции многих монарших дворов, в сравнении с ним, подчас кажутся невинным детским лепетом…
А если кто это действо называет… пьянкой "по поводу", то… нам просто жалко таких недотёп.
Они никогда не сидели у потрескивающего костра, выбрасывающего слепящие искры в бескрайнее, усыпанное звёздами ночное небо; не слышали тяжких, утробных вздохов большой реки; странных звуков и шорохов, доносящихся из глубины не спящего леса…
Не ели чуть пригоревший, но так сладко пахнущий дымом кулеш из ими же добытой дичи; не смаковали традиционный напиток под бесконечные хохмы и байки своих приятелей…
Не стояли на зорьке, сжимая в руках женственную шейку любимого ружья, и не молили своего охотничьего Бога: «Ну что тебе стоит? Пошли мне…!»
Не…, не…, не…!
Они НЕ охотники… Что с них взять? Простим их! И пожалеем!
Тем более, что уже начали гаснуть звёзды, покрылись бархатным пеплом угли костра, разгоняя ночной сумрак, прошелестел лёгкий ветерок, и откудато издалека донёсся неясный посвист тугих утиных крыльев…
Пора, брат, пора!
* * * * * * * * * *
Изза кромки леса, а, может быть, изза Курильских островов ленивым мешочником выползает толстобрюхое, неповоротливое Солнце…
Освещает весь подвластный ему Мир и оранжевые лапки заходящего в пике селезня.
Бешено стучит сердце!
Но… Ясен взгляд и тверда рука!
Упреждение!
Выдох!
И… плааавно, на спусковой крючок…
Бааа а бах!
Началось!
С Праздником, ребята!
Байки от Егорыча.
Егорыч – весёлый, бесшабашный мужик, вечно навеселе и никогда пьяный, фантазёр и бабник страшный, но удивительно удачливый охотник и рыбак.
Вечером у костра, приняв стопочку, начинает травить байки, коих у него неисчислимое множество, при этом так лукаво поглядывает на нас, помирающих с хохота, что уже и непонятно – было ли это на самом деле, или он только сейчас всё выдумал.
Чучела
Я вам, ребята, так скажу: охотник нынче пошелнеобразованный. Дрянь, можно сказать, охотник. Понакупают ружей и палят в белый свет, как в копеечку. Патронов столько изведут, просто жуть, подстрелят какого рябчика, и нет, чтоб в котёл его давай с этим засранцем фотографироваться. А чтобы в смысл охоты войти, понять её до самых печёнок, этого у них нет.
Такие ухари попадаются…
Вот я в прошлом году пошел на своё Сосновое, уток пострелять. У меня там шалашик сделан, всё честь по чести. Расставил, я, значит, пяток чучел, залез в шалаш, сижу – крякашей поджидаю. А вечерок выдался на загляденье, ветра нет, тепло. Красота!
Раздавил я чекушку, как без этого, и сижу, в манок покрякиваю.
Вдруг вижу, на том берегу камыш шевелится. Пригляделся: «Батюшки! Охотничек!» Чуть не попластунски подбирается. С чучел моих, взгляда завидущего не сводит.
Ну, думаю, должен суметь отличить живую утку от резиновойто! Не полный же олух царя небесного? Да и с берега того, до чучел моих, метров сто с гаком. Толку стрелять, лишь припас изводить!
А тому всё нипочём. Крадётся, как диверсант. Только хотел я голос подать: «Мол, так тебя, растак. Разуй глаза!», а он, как подпрыгнет и… по чучелам моим, с колена. Бабааааах! И следом, второй раз – дуплетом! Бабаааах!
Ах, ты, мама моя, женщинастарушка!
Вылез я из шалашика, объяснил ему, конечно, что к чему, извинился он, а понял ли, этого не скажу. Но теперь хоть будет знать, что только чучела после первого выстрела на воде сидеть остаются.
А я потом в них, бедолагах, ни одной дырки не нашел. Толи "пропуделял" этот гореохотник, толи на самом деле далеко было...
Концерт
Вы у себя в городе, чтоб на концерт попасть, деньги платите и немалые, а мне один раз его прямо на охоте показали, причём бесплатно…
А дело так было: отсидел я утреннюю зорьку, трёх крякашей добыл и уже до дому собрался, а тут смотрю – подъезжает прямо к берегу машина, и охотнички из неё выгружаются. Потолкались немного, приняли, как полагается, на грудь и ну, по камышам бегать. Утку, значит, пугать. А она вся уже на полях – пшеницу трескает. Припозднились ребята, или по другим болотам катались, тут сказать не могу. Не знаю…
Только вскорости надоело им по камышам мотаться, вернулись назад и веселье своё продолжили. Поздравляют друг друга, подначивают, бутылки пустые расстреливают. Соревнуются, стало быть, кто лучший стрелок!
А один, ей богу, не вру, достал из машины гармошку и давай наяривать. Уселся на бережку, песни горланит, а товарищи его подпевают и плясать пытаются. Передохнут чуток, подзаправятся и по новой…
Такое представление устроили: любодорого смотреть. Им бы в клубе выступать большие деньги заколачивать…
Всякое видел, но чтоб на охоту с гармошкой ездили, в первый раз. Жалко уток на болоте не было, такой концерт пропустили…
Спаниель.
Ох, и нравятся мне эти собачки. На утку самая незаменимая порода! Есть, конечно, которые всю жизнь на диване лежат и от колбасы нос воротят, так за это с хозяина надо портки снять и всыпать по первое число. Не порти, шельмец, собаку!
Какое у неё предназначенье? На охоту ходить. Смысл жизни у неё такой, стержень. Лиши её охоты и захиреет животина, или такой кабысдох вырастет, что прости, Господи. А предоставь ей то, для чего она создана, и не будет у тебя лучше друга и помощника…
Знал я одного спаниельку. Душа, а не собака… Такие выкрутасы выделывал, что просто диву даёшься.
Приехали мы тогда на Сереж, аккурат на открытие. Народу – тьма, а утки ещё больше. С утра такая канонада началась на войне, порой, тише бывает. Забился я в камыши, сижу смирно, над головой дробь посвистывает… Красота!
Какого, думаю, я на этот Сереж попёрся? На своём Сосновом я царь и бог, а здесь, того гляди подстрелят и как звать не спросят.
Но то ли подустали охотнички, то ли горючее выдохлось, утку ли распугали, но спокойнее стало. Нетнет, стрельнут гдето, и опять тишина.
Выбрался я из камышей, огляделся – «Мать, моя!» Прямо на меня, шилохвостка чешет и не знает, дурашка, что мне с охоты, без добычи возвращаться, всё равно, что серпом по … этим самым!
Короче, снял я её с одного выстрела. Хочу достать, а не получается. Лежит она, лапками кверху, покачивается на воде, а мне забродников не хватает до неё добраться.
Глубоко!
Залез я по самое "не могу". Руками гребу, чтобы, значит, волной её ко мне прибило, и тут… из камышей выруливает этот спаниелька. Глаза бешенные, морда наглая, ещё и улыбается, подлец! Хвать мою шилохвостку и ходу… Так задними лапами поддал, что стою я весь, с головы до ног, мокрый, а в забродниках – половина Сережа переливается.
Вы, ребята, молодые. Вам этих выражений знать не полагается. Но сильно я тогда на этого пса осерчал…
Вылез на берег, обсушился и пошёл искать своего обидчика. Очень мне хотелось его хозяину много чего разного сказать!
А на берегу пир горой! Праздник у народа открытие охоты! С одним поговоришь, другой окликнет… В общем, когда я нашёл хозяина собачки, то ругаться уже и не хотелось…
Сидит старичок, улыбается. Спаниеля между ушей почёсывает. А этот оглоед щурится от удовольствия и пыхтит, как паровоз. Положил деду голову на колени и рулады выводит, похлеще Сличенко.
Познакомились мы с дедушкой, разговорились, рассказал я ему про свою беду, а он потянулся за рюкзаком и высыпал, что там было:
Бери говорит – мил, человек, сколько хочешь! Мне завтра Барон столько же принесёт…
А там и крякаши, и гоголя, и шилохвости с чирками…
Оказалось, дедок этот лет пять, как ружье не берёт – зрение стало слабым, но собаку свою блюдёт, предназначение её понимает и на охоту с ней одной ходит, без оружия. Покуролесят охотники, постреляют, чтото найдут, больше – пройдут мимо. А собачка… Шалишь! Пока каждую кочку не обнюхает, каждый закуток не проверит – не успокоится. Всю битую птицу в округе отыщет, всех подранков задавит и хозяину принесёт!
Очень я зауважал этого спаниеля!
Много раз потом с ним охотились. Но это уже другая история…
