30 мая 1965 г.

Ясная Поляна

У некоторых из виденных мною церквей кресты увенчаны короной. Сделано это в знак того, что строились они по великокняжескому или государеву обету, указу или на добрый вклад их ближних родичей:

1. Троицкая церковь в Чашниково, что близ аэропорта Шереметьево, впервые упоминается в писцовых книгах 1585 года. Перестраивалась в 1688 году Л. К. Нарышкиным, дядей Петра I.

2. Успенский собор «на Городке» в Звенигороде. Сооружен сыном Дмитрия Донского Юрием Звенигородским в 1400 году.

3. Рождественский собор Саввино­Сторожевского монастыря под Звенигородом, сооруженный Юрием Звенигородским в 1405 году.

4. Церковь Георгия в Юрьеве­Польском (1230 — 1234).

5. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше (1152).

6. Дмитриевский собор во Владимире (1194 — 1197), на кресте — медный флюгер­голубь.

7. Спасо­Преображенский собор в Переславле­Залесском (1152).

8. Собор Пафнутьево­Боровского монастыря (XVI век).

9. Церковь Григория Неокесарийского (на Б. Полянке в Москве) — короны на всех главах.

10. Колокольня Высоко­Петровского монастыря в Москве — корона на кресте.

Защита диплома прошла успешно. Государственная экзаменационная комиссия рекомендовала мою работу «Пермская деревянная скульптура. XVII — XIX вв.» к печати. Однако я решил не торопиться с публикацией и для углубления темы хочу предпринять ряд самостоятельных экспедиций в Пермскую область, Поднепровье и на Русский Север.

М. Ю. и П. Д. Барановские и давний друг их, добрейший Михаил Иванович Погодин, известный этнограф, устроили праздничное чаепитие по случаю окончания мною университета. В качестве поощрения «молодого таланта» мне были переданы уникальные архивные материалы. В 1929 году Петр Дмитриевич и Михаил Иванович создали музей Герасимо­Болдина монастыря, в котором значительное место занимала деревянная скульптура Верхнего Поднепровья. Во время Великой Отечественной войны коллекция скульптуры погибла, но сохранился подробный каталог (всего в двух экземплярах) и фотографии скульптуры, сделанные в свое время М. И. Погодиным. Ни каталог, ни фотографии никогда не публиковались и представляют собой огромную научную ценность. Мне дано право использовать в моей будущей книге полученные фотографии, естественно, с указанием источника.

Рассказам и воспоминаниям старых друзей не было конца. Деревянная скульптура, собранная ими в Болдином монастыре, пользовалась большой популярностью у жителей окрестных сел. Приезжали подивоваться деревянными «богами» и люди из дальних сел. Этому в немалой степени, как оказалось, способствовал убогий монашек­скопец (!), живший в сторожке при закрытом монастыре. С его «помощью» в музее стали происходить «чудеса». Как­то ночью из экспозиции пропала скульптура Николы Чудотворца. Утром ее нашли в лесной часовне, откуда она ранее поступила в музей. Николу при большом стечении народа водворили в музей. Через несколько дней он из­под замка «покинул» музей и вновь «обретохося» в часовне. Молва о том, что Никола не хочет быть в музее, быстро облетела весь Дорогобужский уезд. За Николой «тронулись» в дорогу и другие скульптуры, но «чудо» было скоро разоблачено. Погодин объявил, что Барановский уехал в Смоленск, закрыл музей на самый большой амбарный замок и опечатал. Двое суток просидел Барановский взаперти, пока монашек не решился на совершение очередного «чуда». Ночью он потайным ходом в стене трапезной проник в помещение, где была развернута экспозиция, поменял платки Параскевам, надел новые лапти на «собравшегося» в дорогу Николу. За этим занятием его и застал Петр Дмитриевич. Пришлось монашку каяться при всем честном народе.

Судя по фотографиям и каталожным описаниям, деревянная скульптура Верхнего Поднепровья по своей художественной значимости никак не уступает знаменитым «пермским богам».

Мы вышли из Больничных палат Новодевичьего монастыря, где в коммуналке живет Петр Дмитриевич. Во дворе было тихо и безлюдно. Пройдя немного, остановились у могилы профессора Московского университета М. П. Погодина (1800 — 1875) — деда Михаила Ивановича. Добрым словом помянули воителя за Великую Россию, панслависта, друга А. С. Пушкина. Отца Михаила Ивановича крестил Н. В. Гоголь, который покоится недалеко, на новом кладбище, за стеной Новодевичьего монастыря. Преемство поколений. Рядом со мной стояли люди из прошлого века, подставившие мне свое плечо, благословившие на служение Отечеству.

Из всех общественных движений патриотического толка последних лет в России борьба за создание Общества охраны памятников получила наиболее яркую национальную окраску. Об этом свидетельствуют не сотни, а десятки тысяч выступлений на митингах, в печати, по радио и телевидению русских людей всех профессий и званий, включая самых именитых представителей науки. Среди них нет только членов Президиума ЦК КПСС и правительства. Для того чтобы предотвратить стихийное развитие общественного движения, чреватого «самыми непредсказуемыми последствиями», правительство России, безусловно с санкции ЦК, утвердило Оргкомитет по созданию Всероссийского добровольного общества охраны памятников истории и культуры. В составе Оргкомитета — большинство тех, с кем я все эти годы сотрудничал на общественном поприще, начиная с маститых П. Д. Барановского, Л. М. Леонова и кончая одним из главных закоперщиков этого святого дела Ильей Глазуновым. Чиновников, во главе с зампредсовмина России В. И. Кочемасовым, не заявивших о себе как о борцах за национальное возрождение, явное меньшинство в Оргкомитете, но вся власть в их руках. Они и будут вершить судьбу Общества.

Утренняя электричка на Загорск. Входит седенький попик в старом белом макинтоше и в соломенной шляпе, из­под которой торчит узелок загнутой внутрь косички. С ним четыре богомолки, по всему видно — из провинции. Одна еще не старая баба, прежде чем попик повесил макинтош, вытерла стену и крюк вешалки тряпкой. Этого показалось недостаточно. На крюк накололи газету, а потом повесили макинтош. Сели. Лица усталые, но добрые. Степенный разговор в ожидании встречи с Троицей.

Мой сосед по купе в электричке — машинист — попросил поменяться с ним местами, объяснив при этом: «Я спиной к движению сидеть в поезде не могу. Профессиональная привычка».

Дорога идет увалами. Желтая лента ее причудливо связала холмы и долы, леса и луга. Кажется, нет конца и края ей. После Москвы с ее повседневной суетой и колготней только бы отдыхать, дышать свежим воздухом предгорий Урала, но и здесь не дает мне покоя занозой в душу засевшая мысль. Она неотступно преследовала меня в поезде под стук колес: «Для чего живешь? Для чего живешь?..» И здесь, в натужной машине, везущей меня из Очера, повторилось прежнее — теперь вот мотор стучит: «Для чего живешь?» Я стою в кузове, для равновесия расставив ноги. Ветер бьет в лицо, пронизывает насквозь теплыми невидимыми стрелами лета. Рубаха вырвалась из­под ремня и надулась упругим парусом. Борение с ветром радует меня, веселит душу: живу не напрасно, ищу свое место. Жизнь еще образуется...

Очер не удивил меня, но его нельзя было миновать при сборе материала о деревянной скульптуре Прикамья. Впереди — Пермь, Соликамск, Усолье. Я уезжал из обезглавленного Очера с тяжелым чувством, будто с поминок. Пришел в себя, только когда впереди показалась лента дороги. Она воистину та волшебница, которая лечит все впечатления одним способом — дает новые.

Живут в Очере хорошие, сердечные, дельные люди — Александр Васильевич и Вера Григорьевна Нецветаевы. Александр Васильевич (1898 г. р.) работал фотографом, руководил клубом юннатов, занимается резьбой по дереву, собирает материал по истории Очера (14 толстенных папок и 2000 фотографий) от основания здесь Строгановского завода до наших дней. Дед Александра Васильевича был плотником, а прадед — резчиком и принимал участие в изготовлении деревянного резного иконостаса в местной церкви — там, где сейчас клуб. «Церкви осквернили и иконы пощепали и поругались» (из летописи).

Обошел все музеи Перми, побывал в гостях у Н. Н. Серебренникова, работал в областной библиотеке.

Церковная скульптура в Прикамье появилась намного позже, чем в центральных и северных областях России. Об этом свидетельствует «Писцовая книга по Великопермским вотчинам Строгановых письма и меры Михайла Кайсарова, да дьяка Марка Мартемьянова, да подъячих Исака Матвеева, да Афанасия Бреева 131 и 132 году». Ни в одной из описанных Кайсаровым в 1623 — 1624 годах двенадцати церквах Верхнего и Нижнего Чусовских городков, Яйвенского Острожка и Орла­городка нет упоминания не только о скульптурах, но даже и о резных иконах, и лишь в церкви погоста Ныроб «крест резан на дереве», а в храме Благовещения погоста Покча описана «херугов и на нем Спасов образ Нерукотворный, а с другую строну образ Благовещения Пречистыя Богородицы на рези», то есть вырезана на плоскости дерева невысоким рельефом. Примечательно, что как раз в этих местах Н. Н. Серебренников в 1923 — 1926 годах обнаружил много деревянных скульптур. Сведения Кайсарова ценны тем, что содержат точную датировку всей церковной скульптуры Прикамья, начиная со второй четверти XVII века. Когда в Пермском крае создавались первые скульптуры, в Центральных областях и на Русском Севере уже существовали подлинные шедевры русской народной резьбы по дереву — чудотворный образ Николы Можайского (XIV век), Параскевы Пятницы в Вологде (XVI век), Георгия Победоносца в Ростове Великом (XVI век) и многие другие.

Беда России в том, что никто не думает о последствиях «эпохальных» вторжений в живую природу без всякого основания. Словно медведь на пасеке, все разворотили... Строят на Каме гидростанции, поднимают уровень воды, затопляют старые города и села, но никто не отвечает за причиненный ущерб. Впрочем, никто не отвечает и за то, что в Березниках на берегу Камы трава и листья на деревьях свернулись от желто­оранжевых выбросов в воздух из высоченных труб калийного комбината. Над городом постоянно висит видная издалека цветная чалма. «Нам нечего ждать милости от природы», — сказал когда­то старик­орденоносец Мичурин. Дескать, взять от нее все — наша задача. Вот и берут сколько могут, а дальше — хоть трава не расти.

В Усолье старый город основательно затопило. Во всех домах и церквах в подвалах стоит вода. Рубежская церковь в воде по цоколь. Строил ее, видно, архитектор­самоучка, который до этого рубил только деревянные храмы, а в каменных еще не поднаторел. Зато Ново­Никольская церковь может служить эталоном архитектурной культуры. Есть предположение, что строил ее зодчий А. Н. Воронихин (1759 — 1814) — блестящий представитель русского ампира (Казанский собор и Горный институт в Петербурге).

Строгановы после переноса своей резиденции из Сольвычегодска в Усолье на Каме не жалели средств на обустройство новой столицы своих владений. На берега Камы вместе с хозяевами из прежней вотчины переехали архитекторы, художники, мастеровые люди. Лучшие сооружения не только в Усолье, но и в Пыскорском монастыре, которому особо благоволили Строгановы, построены при их прямом участии. Пыскор, находящийся в непосредственной близости от Усолья, стал надежным союзником «именитых людей» в их политике. Монастырь был крупным форпостом Православия в крае. Он имел большую библиотеку, высококлассных переписчиков книг, иконописцев и конечно же резчиков по дереву. Не может быть, чтобы Строгановы — самые богатые люди в крае — не заказывали деревянную скульптуру для своих церквей. Безусловно, они делали такие заказы, и выполненные для них Распятия, Скорбящие Спасы, народные любимцы — Николы — все эти «деревянные боги» были образцами для резчиков­доброхотов в городах и селах Прикамья.

Пыскорский монастырь стоит на высоком холме. Вокруг пахотные поля, леса, внизу речка Камкорка. На ней было три пруда, медеплавильный завод, солеварни, разнообразное кустарное производство. Рядом с Пыскором, в деревне на берегу Камы, была верфь, где строили баржи. Место это было густонаселенное, а ныне — пустыня.

От Пыскора до Усолья по Каме примерно 12 километров, а до Соликамска — 18 километров (на речном трамвае — полтора часа).

Матрос, убирающий трап отходящего речного трамвая, — старухе, прыгающей на палубу и чуть было не свалившейся в воду:

— Ты куда, старая, прыгаешь, помирать торопишься?

— А мне все едино. У меня ни сзади, ни спереди никого нету. Одна как перст. Горевать некому.

— Человечество искусственно разделено на расы, нации. Конечный итог в том, чтобы стереть эти преграды, — вот смысловой акцент нашей встречи с Эрнстом Неизвестным. Я слушал его в этот раз и больше молчал. Он говорил, развивая свою мысль в направлении, для меня не новом. — Искусство, к сожалению, тоже разделено национальными рамками. Оно должно быть общечеловеческим.

Рассматривая кипу фотографий, сделанных мною в музеях Прикамья, Неизвестный толково говорил о «пермских богах», которых он знает с детства. В давние годы, еще мальчишкой, он, оказывается, реставрировал (!) эти произведения искусства с каким­то скульптором­родственником. Именно в древнерусской скульптуре, как он считает, — истоки его пластики. Однако очень сложно выглядит система его утверждений, что в своей скульптуре он творчески развивает принципы деформации тела, подмеченные в древнерусском медном литье, в иконе, в народной резьбе по дереву. Весь вечер хотел убедить нас и себя, что он традиционный русский скульптор. Я не вынес такого впечатления из посещения его мастерской. Художник он нерусский, хотя и рядится в сермягу. Все работы его вненациональны: Прометей, Орфей, Пенелопа и целая серия аномальных образов на тему ужасов. Вот и получается, что человек вырос в России (на Урале, в Свердловске), жил среди русских (родители — выкрещенные евреи, потомки поселенцев­кантонистов), дышал воздухом Руси (в детстве, наверное, слушал русские сказки), но так и не пропитался русским духом. Нет у него ни Лады, ни Дажбога, как у Коненкова, нет у него персонажей народных сказок, песен, былин. Ведь их тоже можно было создать приемами именно его индивидуального формотворчества. Дело сложное. Мне кажется, что Эрнст Неизвестный — человек трагической судьбы. В основе его творчества лежит религиозный дуализм. Искусство его мрачно до патологии, будто автор обуреваем нескончаемыми внутренними раздорами. Он мечется, ищет духовного пристанища, гармонии, но они ускользают от него, как наваждение.

Время покажет, к какому берегу прибьется Эрнст Неизвестный. Однако уже и сейчас ясно — в двух креслах не усидишь.

Неизвестный попросил несколько фотографий понравившихся ему деревянных скульптур и предложил мне на выбор один из рисунков к «Божественной комедии» Данте, которую он иллюстрирует по договору с издательством SKIRA. Фотографии я подарил, но от рисунка, поблагодарив за широкий жест, отказался.