Есть и другой подвиг у Л. И. Антропова, который он совершает в течение всей своей жизни. С конца 1920­х годов он собрал уникальную коллекцию — полтысячи кирпичей от снесенных памятников старой Москвы. Было это непросто, а в 1930 — 1940­е годы даже небезопасно... Занятый днем по служебным делам, Леонид Иванович опоздал к разборке дома, в котором родился Пушкин. Вечером, когда было уже темно, Антропов приехал, чтобы взять несколько кирпичей, железные связи и спил бревна. В писках всего этого он спустился в подвал флигеля. С фонариком в руках Леонид Иванович отыскал три маркированных кирпича XVIII века и кованую железную скобу. Обрадовавшись своей находке, он бережно положил все в портфель. Когда Антропов выходил из подвала, его арестовали. Оказалось, что дворник следил за ним. Леонида Ивановича доставили в участок, где учинили строгий допрос. Его обвиняли в том, что он знал тайну, где у владельцев дома Пушкиных были спрятаны драгоценности. Лишь к утру Антропова выпустили, избрав меру пресечения — подписку о невыезде. Блюстителям порядка — и дворнику, и милиционеру, и следователю — трудно было поверить, что человек набивает кирпичами портфель ради науки, ради их внуков, наконец.

У Никитских ворот в Москве, рядом с домом Рябушинского, где последние годы жил Горький, стоит церковь Большого Вознесения. По преданию, в ней Пушкин венчался с Натальей Гончаровой. Однако доказать это оказалось не просто. Дело в том, что сохранились чертежи на постройку церкви Большого Вознесения с подписью архитектора А. П. Григорьева, то есть спустя много лет после смерти Пушкина.

Спор в пользу народного предания решил Л. И. Антропов. Он сделал несколько расчисток штукатурки на разных уровнях храма и по кирпичам с известным ему клеймом «МБ» установил, что церковь Большого Вознесения построена в XVIII веке. Центральная часть церкви во время пожара 1812 года обрушилась. Ее и перестраивал архитектор Григорьев, используя кирпичи с клеймом «ЕКБ», изготовленные после 1831 года. Следовательно, Пушкин мог венчаться в этой церкви, только в небольшом приделе, где продолжалась тогда служба. Из­за того что народа на венчание поэта пришло много — яблоку упасть негде, — с ним в тесноте и духоте случились те беды, которые свидетели в один голос признали как недоброе предзнаменование: поэт уронил обручальное кольцо, в сутолоке сбил крест с аналоя, и в довершение всего у него погасла венчальная свеча.

Л. И. Антропова, как опытного эксперта, часто приглашают для решения давних московских споров. Делает он это по доброте и отзывчивости, всегда с удовольствием. Леонид Иванович свято верит, что его кирпичи — модули зданий — будут необходимы потомкам, когда они осознают потери и решат восстановить и дом, в котором родился Пушкин, и Красные ворота, и пантеон героям войны 1812 года — храм Христа Спасителя. Верит в это и П. Д. Барановский и гордится гражданским подвигом своего друга­подвижника, жизненным правилом которого стали слова из духовной грамоты XVI века церковного и политического деятеля Древней Руси Иосифа Волоцкого: «Да не будем осуждены за беззаботное и ленивое пребывание в нынешней жизни».

Вчера вечером гулял и наблюдал сцену. Около винного ларька — рабочие, закончившие смену. В двадцати метрах за кустами — большая катушка из­под кабеля, используемая как стол. Вокруг стоят и выпивают, а поодаль старуха в ветхом полуперденчике жалобно, но как­то хитро и с понятием предлагает вполголоса: «Стаканчики, стаканчики». Ей за это — бутылки. Симбиоз.

P. S. Ильич знал, когда говорил, дескать, если у народа отнять храм, он пойдет в кабак. Вот и пошел народ за вином и понес в кабак свои трудовые рубли. Из них и формируется наш пьяный государственный бюджет. Никита Хрущев, когда Сталина развенчивал, приводил слова вождя народов, дескать, он, идя в социализм, спокойно переступит через пьяную блевотину. Однако и поскользнуться можно. Все это алкогольным геноцидом попахивает.

Директор издательства «Просвещение», опасаясь за свое кресло, потребовал, чтобы сборник «Памятники Отечества» прошел научное редактирование. Доктор искусствоведения, лауреат Сталинской (1952) и Ленинской (1965) премий Н. Н. Воронин, один из авторов сборника, понимая, в чем дело, согласился взять на себя научное редактирование книги. В издательстве, перестраховываясь, потребовали усилить научное редактирование еще двумя специалистами. Беспрецедентный случай. Словно я не сборник представил, а многотомную энциклопедию (и все оттого, что боязно признавать — мы потеряли почти 90% своего национального культурно­исторического наследия. Я тут же договорился о поддержке с заслуженным деятелем искусств РСФСР В. Н. Ивановым, а затем с академиком Б. А. Рыбаковым, который попросил привезти к нему для ознакомления верстку книги. Прочтя лишь первую страницу с перечнем участников сборника, открываемого статьей С. Т. Коненкова
П. Д. Корина, Л. М. Леонова «Берегите святыню нашу!», Б. А. Рыбаков согласился возглавить научное редактирование книги.

Пока Борис Александрович знакомился с материалами сборника, я попросил разрешения посмотреть его библиотеку. Мое внимание привлек напечатанный в издательстве М. и С. Сабашниковых «Туатамур» Л. М. Леонова. Отвлекшись от чтения, Борис Александрович сказал, что «Туатамура» он купил в 1924 году и с тех пор не пропускал ни одной новой книги Леонова. Познакомились они лишь после войны. Однако близкие отношения между ними не сложились. Иногда встречались у Ираклия Андроникова, в последнее время — в оргкомитете по созданию Общества охраны памятников, но так до сих пор и не выбрали время без свидетелей поговорить о главном — о России.

Дойдя в сборнике до статьи М. Ю. Барановской «Охраняйте некрополи», Борис Александрович рассказал о своем знакомстве с ней. После окончания Московского университета в 1929 году он работал в Историческом музее. Мария Юрьевна уже тогда занималась изучением московских некрополей, была секретарем печально знаменитой эксгумационной комиссии при переносе на Новодевичье кладбище останков Н. В. Гоголя, Н. М. Языкова, А. С. Хомякова из поруганного Данилова монастыря и С. Т. и К. С. Аксаковых и Д. В. Веневитинова из варварски разрушенного Симонова монастыря. Это она сделала в протоколе знаменитую запись, когда вскрывали могилу Веневитинова, что корень березы, посаженной над гробом поэта, пророс через его сердце. Марией Юрьевной был передан в Литературный музей перстень с руки Веневитинова. Найденный при раскопках Геркуланума, этот античный перстень был подарен поэту Зинаидой Волконской. Принимая подарок, Веневитинов сказал, что наденет перстень, только когда будет жениться или когда будет умирать. И он надел этот перстень... на двадцать втором году своей жизни. Мария Юрьевна вела протокол эксгумационной комиссии и при вскрытии захоронений великокняжеских и царских жен в сносимом Вознесенском монастыре Кремля. Когда вскрыли могилу жены Ивана Грозного Марии Темрюковны, — рассказывала Рыбакову Мария Юрьевна, — то вся комиссия оцепенела на несколько секунд. В гробу лежала необыкновенной красоты женщина с тонкими, точеными чертами лица, словно высеченная из белого мрамора. Ни археолог А. П. Смирнов, ни искусствовед Н. Н. Померанцев не успели сделать ни одного фотоснимка, как «скульптура» на их глазах рассыпалась в прах. Придя в музей, вся в слезах, Мария Юрьевна и поведала молодому научному сотруднику Рыбакову о только что на ее глазах происшедшем превращении. Членов эксгумационной комиссии торопили быстрее закончить затянувшуюся «музыку». Взрывникам не терпелось доложить о выполнении поставленной задачи — сносе с лица земли остатков «проклятого прошлого». В этих условиях, в цейтноте, члены комиссиии не смогли должным образом подготовиться и работать так, как это требуется по науке.

Внимательно просмотрев верстку и сделав ряд замечаний, Б. А. Рыбаков обещал всяческую помощь, с тем чтобы сборник непременно увидел свет.

Прощаясь, он многозначительно пожал мне руку и вручил свою книгу с автографом.

Весна нынче ранняя, дружная. С Галей были в окрестностях Радонежа. Глядя на вешнюю красоту лесов, крутогоров, ручьев, думал о преподобном Сергии. Так было и при нем. Жаворонки, поднимаясь с земли, быстро­быстро махали крыльями. Казалось, что у них не два крыла, а шесть. Вспоминались иконы с шестикрылыми Серафимами. Их рисунок подсказали художникам не иначе как жаворонки.

Хотел повидаться с писателем Б. В. Шергиным, но не застал дома. Его цветистые сказы о поморах в стиле северного фольклора и вообще все творчество Бориса Викторовича мне дорого и близко. Он один из самых чистых людей среди писателей — Божий человек. Л. М. Леонов, я помню, хорошую рецензию написал на книгу Бориса Шергина «Океан — море русское» («Известия», 3 июня 1959 г.). Леонов с Шергиным — давние друзья­приятели, познакомились в Архангельске в 1919 году и с тех пор не забывают друг друга.

С кинорежиссером Алексеем Салтыковым — в Радонеже и Троице­Сергиевой обители. Салтыков пригласил меня консультантом на фильм «Дмитрий Донской» по книге Сергея Бородина. Мне нравится фильм Салтыкова «Председатель», но я не смог скрыть моего сомнения, что к новому фильму ни он, ни я духовно не готовы. Андрей Рублев прежде чем взяться за «Троицу», постился, молился, долго собирался с духом, а мы с наскока хотим тему решить. Не консультант нужен Салтыкову, а опытный духовный пастырь.

В Радонеже по сломанной лестнице поднялись на самый верх колокольни. Молча смотрели на леса и долы, холмы, овраги, речушки. Конечно же с Сергиевых времен многое переменилось в ландшафте, но больше всего изменились мы — люди.

В лавре, в Троицком соборе, вместе со всем народом пели из акафиста: «Преподобне отче наш, Сергие, моли Бога о нас».

Без малого полста лет осаждена цитадель русского духа и русской гражданственности — Троице­Сергиева лавра. Я не могу допустить, чтобы эта крепость пала. Я вместе с ее защитниками до самого конца. Святый Боже, святый Крепкий, Святый Бессмертный, дай силы нам!

Почти двадцать лет прошло, как впервые побывал в селе Тайнинском. Тогда, в конце 40­х годов, я учился в бабушкинском пограничном училище, и нас возили сюда на тактические занятия. Многие километры прополз я по­пластунски в окрестностях Тайнинского, но так и не поднял голову к небу, чтобы увидеть и восхититься местной церковью, у стен которой располагался когда­то царский путевой дворец по дороге в Троицу. О том, что неподалеку находится Троице­Сергиева лавра и туда надо бы съездить хотя бы на экскурсию, ни я, ни мои друзья­однокашники даже и не помышляли, а подсказать некому было.

На нынешний праздник Троицы мы с Галей, взяв этюдники, приехали на электричке в Тайнинское. Местная красавица­церковь во имя Благовещения (1677) превращена в цех фабрики. То ли матрасы выпускают, то ли бушлаты, толком даже не узнал. По случаю праздника никто не работал. Сторож, открыв калитку, пустил нас в ограду посмотреть вблизи церковь и ее чудо­крыльцо, каких нет больше во всем белом свете.

— Что, нравится? — приветливо спросил сторож. — Да вы рисуйте, фотографируйте, — ободрил он нас. — А я вам чаю согрею.

День, проведенный в Тайнинском, надолго запомнился. Я впервые писал этюд маслом вприглядку за Галей. У нее лучше получается. Она художник­профессионал.

В Москве прошел Учредительный съезд Всероссийского Общества охраны памятников истории и культуры. Нам, русским, было разрешено создать Общество позже, чем во всех остальных союзных республиках. Между тем потери России в культурно­историческом наследии несоизмеримы с потерями народов Закавказья, Прибалтики, Средней Азии, вместе взятых. Во время революции, гражданской и Великой Отечественной войн в России было разрушено и украдено художественных, исторических, духовных ценностей несметное количество. Примечательно, что немцы уже через несколько лет после второй мировой войны издали аннотированные, хорошо иллюстрированные каталоги своих культурно­исторических потерь. Мы же до сих пор так и не приступили к изданию подобных каталогов. Нет у нас и всероссийского «синодика» для поминовения всех тех, кто сложил головы, защищая от расхищения и уничтожения русские святыни. Готовившийся нами сборник «Памятники Отечества», по существу, был первой попыткой ребром поставить вопрос изучения и сохранения национально­культурного и духовного наследия, потому книгу и торпедировали. В состав Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников вошли многие авторы сборника «Памятники Отечества», включая Л. М. Леонова, П. Д. Барановского, Н. Н. Воронина, Б. А. Рыбакова, Д. С. Лихачева; но даже эти «силачи» не смогли протащить книгу сквозь иголье ушко цензуры.

Мне предложено кардинально пересмотреть состав сборника, дополнив его новыми, «позитивными» материалами. Выпуск книги отодвинут на неопределенное время.

Я снова в пути. Безбилетником (грешен!) лежу поперек рельс, на верхней багажной полке, и поезд везет меня в Соликамск. Ночью проезжали Покров­на­Нерли. Хоть и темно было, я разглядел белую одинокую церквушку вдали и мысленно поклонился сим благословенным местам.

Проезжаем Кировскую область. Сегодня выходной. Люди косят траву, кто косой­литовкой, кто по­старинному — большим серпом­горбушей, согнувшись в три погибели.

Мужик на станции жаловался на неурожай ржи:

— Колос от колоса — не слышно голоса. Все выгорело.

Мой сосед по купе — шахтер из Березников — отмерил в бутылочке из­под детского молока 50 граммов спирта и налил в стакан. Добавив столько же воды, он выпил, крякнул и занюхал хлебом.

За городом Глазовом (Удмурдская АССР) слева по ходу поезда началась холмистая гряда — Верхне­Камская возвышенность — предвестье Урала.

Перед станцией Балезина — кладбище старых паровозов, несколько десятков смазанных густым слоем тавота машин. Авось еще пригодятся. Война научила быть запасливыми.

Недалеко от Балезино видел очень красивую и весьма необычную деревянную церковь, которую, возможно, строили закарпатские древоделы.

Дорога перед Верещагино (станция названа в честь художника, который был здесь в феврале 1904 года) идет среди глубоких оврагов, поросших ельником. Ощущение, как в горах, — многоплановость.

Самое яркое цветовое впечатление оставляют деревянные избы, отливающие серо­голубым цветом тесовых выветрившихся крыш. Бывает так, что во всей деревне нет ни одного кирпичного дома и даже фундамента. Все из дерева, как двести и триста лет назад. Однако нигде на домах не видел резных украшений. Нет ни резных наличников, ни прорезных полотенец, ни скульптурных коньков. Не то что в Поволжье. Там что ни крыльцо, то резная визитная карточка хозяина.

Характерно, что за весь путь от Кирова до Верещагина всего две­три церкви, а расстояние огромное. В центре России их в 7 — 10 раз больше.

На полянах в лесу видны целые плантации белых ромашек, фиолетовых и голубых колокольчиков.

Холмы, поросшие лесом, ручьи, речки — все это вносит разнообразие в пейзаж пермский. Глазу не скучно смотреть и час, и два...

В 19.26 — Пермь. Издалека видны стройная колокольня и кафедральный собор, рассчитанный на обозрение издалека. Кама в Перми — широченная. Она в основном и украшает город.

К вечеру еловый лес в оврагах стал сине­голубым. Пал туман.

Камское море залило овраги. Ели растут у самой воды. Проехав в пяти метрах от моря, мы оставили его позади. Едем к Чусовой — самому большому притоку Камы. Внизу темнеют пирамиды елей среди кажущихся бледными берез и ольхи.

21.10. Разница с Москвой — два часа.

В Кизеле на всю округу всего одна действующая церковь.

Зарницы над лесом. Гром. Молния. Воздух — озон. Дождь стучится в окно.